Тим О`Брайен - На Лесном озере
Вечером после похорон отца Джон Уэйд спустился в подвал и принялся упражняться в магии перед большим зеркалом. Он делал пассы и отвлекающие движения. Он обращался к отцу. «Не был я толстый, – говорил он. – Я нормальный был». Он превратил горстку монет в четырех белых мышей. «И никаким я не был студнем. Ничего даже похожего. Не был, и все».
Такова уж была природа их любви, что Кэти не уговаривала его пойти к психиатру; сам он не видел в этом нужды. Мало-помалу он затолкал недуг внутрь, подальше Он уверенно двигался по поверхности своей жизни – общественной, семейной. Совершал обычные манипуляции, видел обычные сны. Иногда, впрочем, он кричал во сне – кричал громко, отчаянно, изрыгал грязную ругань, – и Кэти трясла его, спрашивала, что случилось. В ее глазах стоял нешуточный страх.
– Голос даже был чужой, – говорила она. – Как не ты кричал.
Джон вымученно улыбался. Он ничего не помнил – потемки, и все.
– Сон плохой приснился, – объяснял он и вроде сам себе верил, но звучало не слишком убедительно, и он это чувствовал. Он прижимал ее к себе. Лежал неподвижно с широко открытыми глазами, успокаиваясь от прикосновения к ее коже.
А потом, когда она засыпала, Кудесник долго, иногда часами, лежал и смотрел на жену.
Порой он произносил слова.
– Кэт, – говорил он, вглядываясь в ее лицо. – Кэт, моя Кэт. – Он подносил к ее губам ладонь, словно проверяя чудо ее дыхания. В темноте перед ним иногда появлялась исчезающая деревня. Появлялись то рядовой Уэзерби, то белый гроб отца, то мальчик, желающий управлять миром. А то возникала картина: акт полного исчезновения. Заключительный номер, грандиозный финал. Он не знал еще, как это осуществить технически, но видел внутренним взором мужчину и женщину, заглатывающих друг друга, как та пара змей на тропе около Розового сектора, сначала хвосты, а там и головы – и вот уже оба навеки исчезли, поглощены. Ни отпечатка ноги, ничего. Пропасть бесследно – вот номер его жизни. Освободиться от груза тайны. Упразднить память. Они будут жить в совершенном знании обо всем видимом и обо всем невидимом, без всяких там бечевок и проволочек – останется лишь этот огромный темный мир, где один плюс один всегда равняется нулю.
Так он всю ночь мог пролежать, глядя на нее.
– Кэт, милая Кэт, – шептал он, словно вызывая ее дух, чувствуя ее легкие вдохи и выдохи у себя на ладони.
11
Что он делал дальше
Джон Уэйд на следующее утро спал допоздна, спал каким-то дерганым электрическим сном. Пока встал, пока принял душ, пока добрался до кухни, было уже почти двенадцать. Еще не до конца проснувшись, сварил кофе, сделал себе яичницу из трех яиц и вынес завтрак на веранду. Еще один ослепительный день: неподвижные облака цвета слоновой кости на ярко-голубом небе. Он сидел на ступеньке и ел яичницу. В мозгу с еле слышным шорохом доматывались последние волоконца сна.
Вдруг он встрепенулся, повернул голову назад.
– Кэт, где ты там? – позвал он.
Подождал ответа. Потом уже громко крикнул:
– Кэт!
Еще подождал и заорал во всю глотку:
– Кэт, слышишь, ну подойди же сюда!
Вернулся в дом, вымыл тарелку и налил себе еще кофе. Подумал: через полчасика, наверно, появится. Просто вышла пройтись. По утрам она любила гулять вдоль береговой линии или по одной из тропок, ведущих к пожарной башне.
Подождал с полчаса – ну час максимум.
Надо, решил он, устроить генеральную уборку. Повсюду чувствовался неприятный запах растительной гнили, и для начала следовало разделаться с ночным безобразием. Привести в порядок дом; потом подумать, как наладить жизнь. Уэйд придал этой идее форму четкого решения. С завтрашнего утра вставать спозаранку. Несколько миль бегом перед завтраком – растрясти жирок, привести в норму одрябшие за избирательную кампанию мышцы. И со всей прочей ерундой начать разбираться. Посмотреть, что ему светит на будущее. Сегодня же они с Кэти сядут и попробуют что-то для себя решить; главное – конечно, чековая книжка, то есть найти какую-никакую работу. Сделать несколько звонков, поэксплуатировать людскую жалость.
Собраться, подумал он. Начать немедленно.
Двигаясь быстро и энергично, Уэйд разыскал пластиковый мешок для мусора, прошел в гостиную и сгреб в него останки комнатных растений. Вышел с мешком на улицу и кинул его в один из баков позади дома. Кэти, конечно же, видела утром, что он натворил, и ему придется держать нелегкую оборону. Он скажет, есть смягчающие обстоятельства. А что, разве нет их? Поганая была ночь, бывает, что поделаешь; он попросит прощения, а потом докажет ей, что уже взял себя в руки. Надежный человек, гражданин. Стойкий и мужественный.
Эти мысли его еще подзарядили.
Он загрузил и включил стиральную машину, прошелся шваброй по кухонному полу. Уже совсем другое самочувствие. Вопрос силы воли. Час с лишним разбирал почту – кое-что откладывал, остальное в корзину. Аккуратность превыше всего. Просмотрел банковские отчеты, сделал двадцать приседаний, загрузил еще раз стиральную машину, потом несколько минут бесцельно ходил по комнатам. Дом казался странно пустым. В спальне у изножья постели ровно лежали на полу шлепанцы Кэти; у двери на крючке висел ее голубой халат. В воздухе стоял слабый запах нашатыря. Осторожно, не притрагиваясь ни к чему, он прошел по коридору в ванную; там увидел зубную щетку Кэти, стоящую щетиной вверх в баночке из-под джема. Из крана капала вода. Он прикрутил его. Прислушался; потом вернулся в кухню.
Было полвторого, чуть больше. По углам, на периферии уже начали густеть тени.
Уэйд налил себе водки с тоником и подошел к кухонному окну. Вяло, без особой тревоги, стал думать, что же ее так задержало. Может, злится. Цветы ему, конечно, даром не пройдут, особенно в свете прочих обстоятельств; долгим отсутствием она дает ему это понять. Небольшое семейное наказание – чтобы поразмыслил над делом рук своих.
Ни в коем случае, рассудил он, не отступать от задуманного. Для начала набросать несколько списков. Первый – что нужно для самосовершенствования; дальше список доходов и расходов, список юридических фирм, где может потребоваться сотрудник, не претендующий на высокую ставку. Налил себе еще стакан, сел с карандашом и бумагой и отдался течению мысли, бодро составляя подробный список всех замечательных списков, которые у него будут.
От выпитого нервы пустились в пляс.
Побоку нервы. Все внимание – спискам.
В четыре он сложил выстиранную одежду, прошел по дому, вытер пыль, куда упал взгляд. Уже быстро холодало. Беспокойный, чуть отуманенный алкоголем по краям сознания, он налил себе еще и сел со стаканом на диван в гостиной. Там, как в операционной, все еще попахивало нашатырем; память словно куда-то дернуло – мгновенно, таинственно – и отпустило. Что-то в связи с ночными делами. Антисептика и запахи джунглей.
Он перевел дыхание и откинулся на спинку дивана.
Мало-помалу на него снизошел приятный покой – химия, ее работа, – и на довольно долгое время он позволил себе забыться: ни списков, ни будущего, просто полет, скольжение над пустотой.
А потом в полусне Джону Уэйду почудилось какое-то дуновение в комнате. Словно легкий сквозняк, как если бы окно забыли закрыть, движение настолько неуловимое, что оно будет и помниться, и не помниться ему позже. Скорее всего, просто мозговые фокусы; но он не мог отделаться от ощущения пальцев Кэти, коснувшихся его век. Он кожей, явственно это чувствовал. В ушах стоял звук ее шагов. Он слышал тихий голос, который мог быть только ее голосом. «Глупо так, – сказала она, – ты попытал бы меня», а потом пугающая тишина, перепад температуры, едва заметное ослабление магнитного поля между двумя человеческими телами.
В шесть часов Джон Уэйд надел куртку, подкрепил себя добрым глотком спиртного и спустился к причалу. Было чуть ли не по-зимнему холодно. Поднялся ветер, погнал по озеру волны с белыми бурунчиками; лес на западе уже потемнел, как старое золото.
Совершенно необходимо, думал Уэйд, ни на шаг не отступать от здравого смысла. Нет никаких причин волноваться. Вариантов – масса. Он посмотрел на юг, в сторону пожарной башни; затем на бурунчики; затем на шелковистую подсвеченную небесную синь. Уже проглянули первые звезды. Через полчаса будет по-настоящему темно.
Постоял, вглядываясь в сумерки, стараясь привести мысли в порядок.
– Так, ладно, – сказал он.
В животе что-то задергалось. Нет, неладно – он это знал.
Повернулся, решительно пошел в дом, отыскал фонарик и двинулся по грунтовой дороге к пожарной башне. Чувствовал себя ненадежно, плыл и проскальзывал.
В голове сменялись картины бедствий. Неудачное падение. Разрыв связки, перелом. У Кэти, конечно, есть голова на плечах, но она ни черта не знает про эту глушь. Горожанка до мозга костей. У них даже шутка такая была: она, мол, без ума от природы, но не понимает, зачем ее устроили под открытым небом. Кэти вся состояла из противоположностей. Одно с другим никак не сходилось. Она любила утренние прогулки, уединение и свежий воздух, но даже в эти минуты природа была для нее чем-то вроде торгового центра с деревьями в кадках и высоченной стеклянной крышей.
